2017 год — год столетия Февральской и Октябрьской революций — двух взаимосвязанных событий, повлиявших на историю не только России, но и всего мира. Их долговременные последствия проявляются поныне, продолжая быть предметом социально-исторических дискуссий и причиной открытого политического противостояния. Юбилей не должен стать поводом для углубления разногласий и сведения счетов, но должен показать исторические ошибки, выявить истинные причины русской трагедии, которую народ ценой жертв и лишений претворил в Победу, в величие Отечества.

    Как сказал В. В. Путин в начале своего ежегодного Послания Федеральному Собранию 1 декабря 2016 года, этот юбилей — «весомый повод еще раз обратиться к причинам и самой природе революции в России. Не только для историков, ученых — российское общество нуждается в объективном, честном, глубоком анализе этих событий.

    Это наша общая история, и относиться к ней нужно с уважением. Об этом писал и выдающийся русский, советский философ Алексей Федорович Лосев. “Мы знаем весь тернистый путь нашей страны, — писал он, — мы знаем томительные годы борьбы, недостатка, страданий, но для сына своей Родины все это свое, неотъемлемое, родное”.

    Уверен, что у абсолютного большинства наших граждан именно такое ощущение Родины, и уроки истории нужны нам, прежде всего, для примирения, для укрепления общественного, политического, гражданского согласия, которого нам удалось сегодня достичь.

    Недопустимо тащить расколы, злобу, обиды и ожесточение прошлого в нашу сегодняшнюю жизнь, в собственных политических и других интересах спекулировать на трагедиях, которые коснулись практически каждой семьи в России, по какую бы сторону баррикад ни оказались тогда наши предки. Давайте будем помнить: мы единый народ, мы один народ, и Россия у нас одна»[1].

    Именно к единению всегда призывала и призывает Русская Православная Церковь, которая с первых дней Февраля оказалась ввергнутой в революционную пучину и приняла на себя главный удар богоборческих властей. Во избежание повторения ошибок следует подробно разобраться в причинах и последствиях церковной трагедии, начавшейся с «церковной революции».

Церковь Христова как Богочеловеческий
организм и ее свойства

...написано: не хлебом одним будет жить человек, но

всяким словом, исходящим из уст Божиих...

(Мф. 4:4)

...написано также: не искушай Господа Бога твоего...

(Мф. 4:7)

...отойди от Меня, сатана; написано: Господу Богу

твоему поклоняйся, и Ему одному служи...

(Лк. 4:8)

    Хлеб, чудо, власть — те, присущие человеческому бытию категории, посредством которых подвергался искушениям Христос в пустыне. Христос выдержал их, «слово уст Его осудило сатану» (Ефрем Сирин. Толкование на Четвероевангелие). Но по свидетельству Луки дьявол оставляет Иисуса Христа лишь «до времени» (Лк. 4:13) и продолжает свои искушения позже через народ иудейский и даже через учеников Спасителя, строя новые козни. Эти искушения проходят через всю христианскую историю и затрагивают уже укрепившуюся христианскую Церковь и христиан.

    «Церковная революция» 1917 года в России явилась звеном драматической цепи этих искушений и противоборства Бога и сатаны, когда на время темные силы беззакония поколебали христианские устои. Свт. Иоанн Златоуст говорит, что христианин сможет противостоять искушениям дьявола, если будет подражать Христу — Главе Церкви Христовой. Поэтому богоборческие силы, захлестнувшие Россию в начале XX века, обрушились в первую очередь на Русскую Православную Церковь. Но для того, чтобы понять все трагические события и последствия так называемой «церковной революции», надо уяснить, что же такое «Церковь».

    Если коротко, то Церковь Христова есть от Бога установленное общество людей, соединенных Православною верою, законом Божиим (заповеди), священноначалием (каноническим, то есть законным духовенством), едиными Таинствами (в Православии их семь). Это общество возглавляется и управляется Самим Господом Иисусом Христом по воле Бога Отца и одушевляется, живится и освящается Духом Святым. Основатель христианской Церкви — Господь Иисус Христос, Богочеловек. Сам Господь во дни Своей земной жизни не называл общество Своих учеников Церковью, и само название Церкви относил к будущему времени: «...создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18). Общество учеников стало Церковью в день Пятидесятницы, когда на учеников Христовых сошел Святой Дух и навеки соединился с Церковью в лице апостольской общины.

    К Церкви принадлежат, во-первых, все верующие во Христа, живущие на земле, во-вторых, души скончавшихся в вере и, в-третьих, космические ангельские миры. Поэтому Христову Церковь можно условно разделить на две части — земную и небесную. Земная — это все православные христиане, живущие сейчас на земле. Эту Церковь в богословии еще именуют «воинствующей», потому что христиане борются, в первую очередь, со своими грехами и пороками, с силами зла, а также иногда и с проявлениями бесовщины.

    «Церковь небесная», или «торжествующая», — это ангелы и души всех усопших в вере и покаянии. Все члены как «воинствующей», так и «торжествующей» Церкви соединены с Господом, как со своим Главой, и в Нем друг с другом. В Послании к Ефесянам святого апостола Павла Иисус Христос прямо именуется: «...главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем» (Еф. 1:22, 23).

    Таким образом, Церковь — это не просто человеческая организация, общество верующих, но живой Богочеловеческий организм, в основе которой лежит Личность Богочеловека Иисуса Христа.Будучи телом Христовым, Церковь также соединяет в себе два естества или две природы — божественную и человеческую — с присущими им действиями или энергиями. Мы составляем Церковь — мы, люди грешные и борющиеся с грехом, падающие, немощные и восстающие. Но главное то, что человечество в Церкви представлено также одним Человеком (с большой буквы), Единственным, Кто в полном смыслечеловек — это Господь наш Иисус Христос, Который во всем подобен нам, кроме греха.

    Основные свойства Церкви как Богочеловеческого организма определяются словами Никео-Константинопольского Символа Веры: «Верую... во Едину, Святую, Cоборную и Апостольскую Церковь...». Церковь едина,ибо создана по образу Триединого Бога — Святой Троицы и состоит из множества отдельных личностей, скрепленных единством веры и таинств. Святость Церкви обусловлена не только святостью Христа как ее Главы, но и святостью, к которой призваны все ее члены (к святости призван каждый христианин). Церковь Соборна, или вселенская, то есть объединяющая христиан не только в пространстве, но и во временах. АпостольствоЦерквизаключается в том, что она основана апостолами — учениками Иисуса Христа, сохраняет верность их учению, имеет от них преемство (через епископат) и продолжает их служение на земле.

    Таким образом, Церковь связана с миром по своей человеческой природе. Более того, земная Церковь состоит из простых людей. А людям, как известно, свойственны как добрые, так и злые деяния и поступки, которые определяют в том или ином русле ход человеческой, в том числе и земной церковной истории. Церковь, с одной стороны, для нас является предметом веры, но, с другой стороны, мы Церковь наблюдаем и в истории. Церковь веры нам представляется в каком-то изумительном сиянии святости, красоты, величия. Церковь на земле в ее истории порой представляется нам тусклой, а порой трагичной, а порой вызывает недоумение: какое соотношение есть между Церковью, которую мы исповедуем каксвятую, и той Церковью, которуюмысобой представляем. Что же мы за общество? Мы — больное общество, мы больны смертностью, мы больны грехом, мы больны колебанием между добром и злом. Апостол Павел в свое время говорил:из-за вас имя Божие хулится(Рим.2:24). Поэтому Церковь еще называют врачебницей или лечебницей, по слову Христа, что «нездоровые имеютнуждувовраче,нобольные» (Мк. 2:17).

    В статье речь пойдет о Церкви как организации со своей структурой (Церковь как институт), которая существует в конкретном государстве со своим законодательством, в определенном пространственно-временном историческом контексте. Однако эти взаимодействия, соприкосновения Церкви с миром и взаимоотношения людей в самой Церкви никоим образом не нарушают ее вышеприведенных существенных свойств: Единства, Святости, Соборности и Апостольства. Итак, когда речь идет о так называемой «церковной революции», то имеется в виду состояние Русской Православной Церкви как института в 1917 году.

В эпицентре революционных событий

    Революционное возмущение или привычнее — «смутное время» — в России, кажется, является закономерным модусом исторического процесса. Не счесть, сколько раз ход истории насильно разрывался и социальный или религиозный уклад нашего Отечества подвергался революционным преобразованиям, в результате которых происходило изменение исторического качества, смена системы. Революцию называют «локомотивом истории» или «процессом социального творчества» — звучит красиво. Но что представляет собой этот, по выражению Маркса, «локомотив истории»? Что или кого кидают в его топку? Чем надо рассчитываться за возможность «социального творчества», за право небольшой группы людей изменить ход истории в нужном ей направлении? И такими ли уж массовыми и непреложными являются все революции, как нас заставляют думать?

    Беспорядки, умышленно спровоцированные несвоевременными поставками хлеба в Петроград, начавшиеся 23 февраля (по ст. ст.) 1917 года, привели к тому, что уже 27 февраля на сторону восставших стали переходить части Петроградского гарнизона. Кому-то нужно было, чтобы хлеб в точно определенный срок исчез и в точно определенный день «вдруг» нашелся. Это «вдруг» стало как будто чудесным следствием действия революционных сил: отстранили Царя от власти, и тут же булочные наполнились хлебом, а очереди с ликованием ушли на революционные митинги.

    Как позже выяснилось, нарушил железнодорожное сообщение, вызвавшее хлебные очереди в Петрограде, скромный чиновник Министерства путей сообщения — Юрий Ломоносов, приятель депутата Думы Бубликова. Через несколько дней два этих друга с группой уголовников лично захватят министерство. Ломоносов, кстати, был приятелем еще и Ленина! Уже после Октябрьской революции его назначат уполномоченным Совнаркома по закупке паровозов за границей. Умрет в Лондоне! Напрасно нас убеждают, что Февраль обошелся без большевиков. Они тоже были в числе «расшатывателей устоев и подгрызателей опор»!

    Те, кто организовывал Февральскую революцию, понимали, что надо торопиться, так как через несколько месяцев Россия одержит полную победу в войне, и самодержавие докажет свою силу. Идея голода была для заговорщиков наиболее подходящей, хотя в реальности все было иначе. «И союзники России, и ее враги в феврале 1917-го давно жили по карточкам. Все продукты там распределялись строго по нормам. Никакого свободного рынка в Европе на тот момент не было! Только тотальная мобилизация и учет всего — та экономическая политика, которую потом большевики, ничего не придумав — только слямзив, назовут «военным коммунизмом»!..

    ...А в России на момент Февральской революции по карточкам распределялся лишь сахар. Все остальные продукты, вплоть до красной и черной икры, находились в свободной продаже. И было их столько, что хватило бы даже не на две, а на три России. Есть красноречивый пример. Уже когда закончится не только Февральская, но и Октябрьская революция, и немцы после Брестского мира весной 1918-го войдут в Киев, их поразит, прежде всего, обилие еды. Кайзеровские солдаты будут пялиться на витрины киевских магазинов, переполненные колбасами и булками. И нажираться от пуза впервые за всю войну»[2].

    Да, на начало Февраля голода в столице не было, и ничто не предвещало такого стремительного развития революционной ситуации и смены власти. Нет причин сомневаться в выводах и фактах, изложенных в воспоминаниях товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя И. Д. Жевахова о почти незаметном, не предвещающем трагического развития начале Февральской революции 1917 года. «Возвратясь в Петербург 24 февраля 1917 года, я застал в столице необычайное возбуждение, которому, однако, не придал никакого значения. Русский человек, ведь, способен часто прозревать далекое будущее, но еще чаще не замечает настоящего. Менее всего я мог думать, что те ужасные перспективы, о которых я предостерегал своими речами и которые чуяло мое сердце, уже настали, и что Россия находится уже во власти революции... Я не хотел, я не мог в это верить. Проехав перед тем тысячи верст, я видел не только полнейшее спокойствие и образцовый повсюду порядок, но и неподдельный патриотический подъем; я встречался с высшими должностными лицами, со стороны которых не замечал ни малейшей тревоги за будущее; все были уверены в скором и победном окончании войны и, в откровенных беседах со мной, жаловались только на то, что один Петербург, точно умышленно, создает панику, а Государственная Дума разлагает общественное мнение ложными сведениями о положении на фронте. Видел я и возвращавшихся с фронта солдат, и направляющихся на фронт новобранцев, и любовался их бодрым настроением и веселыми лицами, их уверенностью в несомненной победе, их молодцеватым видом и выдержкою. Не испытывало никаких лишений и население. Всего было вдоволь...»[3]. А в учебниках истории, прежних и настоящих, рассказывается о восставшей против Царя поголовно всей России. Так ведь без лжи революции не делаются, как говорит автор названных воспоминаний, «... всякая революция есть ложь: она начинается и проводится надувательством и обманом, ибо есть порождение дьявола — отца лжи»[4]. Ложью запугивают население, ложью побеждают.

    Всего за 4 дня до начала революции во всех кафедральных соборах России в Неделю торжества Православия (19 февраля по ст. ст.) все архиереи Русской Православной Церкви возглашали: «Помышляющим, яко православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению и при помазании на царство дарования Духа Святаго к прохождению великого сего звания на них не изливаются: и тако дерзающим против их на бунт и измену: анафема». Почему же так скоро эти слова оказались забытыми? Почему оказалась забытой клятва на верность династии Романовых, данная в 1613 году, и присяга лично Государю Императору Николаю II? Почему находящиеся в Петрограде члены Святейшего Синода не потребовали очной ставки с «отрекшимся» Царем, ведь статус государственной Церкви позволял это? Почему избылось понимание того, что любая революция есть сатанинское дело, и иссякла память о том, что первым революционером был сам сатана? Куда делся страх того, что даже бездеятельная поддержка революции, даже простое непротивление ей может считаться грехом для православного христианина и тем более для пастыря.

    Размышлять о сáмой кровопролитной, бесчеловечной революции 1917 года легче, опираясь не на современные либеральные умозаключения, а на свидетельства современников и участников событий вековой давности, на достоверные документы, открывающие не только фактическую сторону события, но проявляющие идеологическую подоплеку, раскрывающие истинный нравственный смысл происходящего. О том, в каких сферах вершилась русская революция, можно представить также по воспоминаниям очевидца князя И. Д. Жевахова, который в силу своего государственного положения оказался в эпицентре революционных событий. Будучи помощником Царя, одним из выдающихся деятелей Святейшего Синода, он, человек глубоко верующий, всей своей жизнью был предан Отечеству, пытался отстоять императорскую Россию, ее исконный уклад жизни, основанный на Господних истинах, показывал искусственность дурмана, проникшего во все слои русского общества и охватившего даже правительство и армию. К несчастью, в разрушении русской государственности принимали участие не только враги России, но и те, кому была вверена ее охрана, кто стоял на страже ее интересов.

    Будучи арестованным и размещенным в Таврическом дворце, многое видел князь. «Нет слов, во что превратился Таврический дворец!.. Базарная площадь провинциального города в дни ярмарки, в праздничный день казалась чище, чем залы этого исторического дворца, заплеванные, покрытые шелухой подсолнухов, окурками папирос и утопающие в грязи...

    Я встретился по пути с Милюковым и его быстро бегающими, хитрыми глазами крысы... Он был окружен ... солдатами и рабочими, у которых заискивал и перед которыми принимал умильные, предупредительные позы. “Преступник и предатель!”» — подумал я, глядя на него с презрением...

    Видел я и пастырей Церкви, членов Думы, но ни один из них не сделал даже движения в мою сторону; а, между прочим, еще так недавно они приносили мне горячие благодарности за проведение пенсионного Устава духовенства; еще так недавно величались моим вниманием к их нуждам»[5].

    «Преступником никто из нас не был; укрываться от преследований не учился: такие приемы претили нашему нравственному чувству, и вот почему Керенскому не стоило ни малейшего труда арестовать всех нас... Но величаться такой победою, конечно, мог только глупый человек.

    С Керенским я не был знаком, но встречал его в Думе. Это был типичный еврей-неврастеник... Он был весь на пружинах, упивался славой и верой в себя и свое призвание. Безмерно честолюбивый, он не сознавал, что производил впечатление глупого, бездарного актера провинциального театра и что над ним смеялись даже те, кто создавал ему его славу. Это был совершенно невменяемый человек, производивший до крайности гадливое впечатление»[6].

    И таким лидерам верили, за ними шли. Значит, была почва. Князь Жевахов свидетельствует и размышляет о революционных настроениях в других слоях населения. Вот диалог с молодым человеком 18–19 лет, выходцем из семьи священника:

    «— Ваш Синод вдвойне виноват перед народом, так как умышленно тормозит его развитие.

    Я посмотрел на болвана и спокойно спросил его:

    — Почему вы пришли к такому несправедливому заключению?

    — Как почему! — запальчиво спросил юноша, оказавшийся семинаристом. — А зачем вы насильно загоняете народ в церкви и школы?.. Ведь это насильственное обучение Закону Божию детей даже не христианских вероисповеданий, каких я слышал, много на Кавказе, где есть и евреи, и магометане, ведь это же возмутительное издевательство над свободою!

    Я не мог не улыбнуться, глядя на этого болвана, и сказал ему:

    — В первый раз слышу, чтобы народ насильно загоняли в церковь или евреи и магометане насильно обучались бы Закону Божию. Об этом вам нарочно наговорили, а вы и поверили.

    — Как наговорили! — вспыхнул семинарист, — мой отец сельский священник, и я это лучше знаю, чем вы... Народу церковь не нужна; все это выдумки попов, чтобы обирать народ»[7].

    Проясняет настроения народа и беседа князя Жевахова с солдатом, также убежденным в намерении священников грабить народ.

    «Оно не то, примерно сказать, чтобы производилось ограбление, а, так сказать, вымогательство, потому, значит, как не заплатишь, так тебя и не повенчают, али чего и другого не совершат»[8].

    Князю Жевахову, который знал эту проблему и много занимался облегчением материального положения священников, удалось если не переубедить порабощенного пропагандой солдата, то заставить задуматься над причинами происходящего. «Значит, не по природе своей, не по убеждению этот православный человек ругался на Церковь, добавляя, “коли бы по деревням была настоящая власть, то ничего бы и не случилось и народ жил бы по-Божьему. Там, где власть, взять бы Земского, была смелою да строгою — там все шло по-иному”. Мужик ищет правды, а строгости не боится.

    Что я мог возразить солдату, если он указал на первопричину всех причин, родивших зло, разложивших нравы, опустошивших народную душу, указал на либерализм, доведший Россию до гибели, на безверие, лежавшее в основе этого либерализма, искавшего дешевых эффектов... Несчастные, обманутые люди! Что я мог сказать им в ответ, когда знал, что их распропагандированные товарищи разорвали бы на куски каждого, кто решился бы пойти к ним спасать их, когда психоз проник уже в самую толщу народа, и вся Россия превратилась в сумасшедший дом!»[9].

    В дни Февраля стало очевидно, что у населения сильны представления о духовенстве как об «агентах старого режима». Священнослужители везде были на виду, и происходящее в храмах неизменно привлекало к себе всеобщее внимание. В отчете за три месяца со дня начала работ Отдела сношения с провинцией (учрежден ВКГД 10 марта 1917 года) сообщалось: «Наибольшие симпатии к старой власти и наименьшую активность в возвещении начал нового строя проявило, между прочим, духовенство. Нет почти ни одного делегатского отчета, в котором не было бы указания на это»[10]. Не вызывает сомнения, что и свержение самодержавия воспринималось некоторыми священно- и церковнослужителями как крах привычной картины мира и вызывало настоящий шок. «Православная Церковь встретила свержение самодержавия не как самостоятельная структура, а как государственное ведомство, в котором служители алтаря действовали в качестве чиновников, обязанных подчиняться начальству... Любое не негативное высказывание священников о павшей династии воспринималось как контрреволюционное выступление. Февральские события в Петрограде были отмечены разрушением храмов, а в Александро-Невской Лавре произошла реквизиция части помещений. Вместе с тем часть духовенства связывала со свержением самодержавия надежды на возможность изменения существующего положения в церкви, ее всестороннего обновления»[11].

    О подобной ситуации нашего времени, подготовившей Киевский майдан, ставший результатом западных манипуляций и технологий, мы можем судить как очевидцы такого же тщательно спланированного массового психоза. То, что все это майданное действо давно готовилось, стало понятно, когда киевские газеты начали писать о секретных тренировочных лагерях «свободовцев», куда журналисты не допускались. Бюджет на Евромайдан закладывали огромный. Любая революция — это деньги, деньги и еще раз деньги. Чем больше вложишь в темное буйство «масс», чем круче заведешь пропагандистскую пластинку в мозгах сочувствующих, тем большую прибыль в результате получишь.

    Современный Евромайдан — хорошая иллюстрация для понимания переворота, удавшегося сто лет назад. Ведь после него, когда люди частично одумались, тоже встал вопрос — почему это случилось? Почему победило зло, неправда, неверие? Потому что, как говорит философ А. С. Панарин, «порок получает наибольшее вознаграждение — и это не по воле слепого случая, а согласно рецептам либерального технологизма»[12]. Эти технологии, прежде всего, направлены на сокрушение народного духа, христианской веры. В основе любого революционного оболванивания лежат не социальные факты, которые есть просто декорация или предлог, а, главное, религиозный элемент.

    С загадочными снайперами Киевского майдана перекликается даже дезинформация, что в феврале 1917 года царская власть установила на крышах пулеметы, из которых полиция вела огонь по восставшим. «Вопрос о том, кто в действительности стрелял с крыш по улицам Петрограда, остается открытым, однако историками признается, что выстрелы были единичными и пулеметы для рассеивания толп не применялись»[13]. «В февральские дни православные храмы не только не являлись огненными точками царской полиции, но сами стали жертвами обстрелов. Однако важен даже не этот вывод сам по себе, а то восприятие церкви народом, которое продемонстрировали случаи с “призраками” на колокольнях. Ведь кроме имевшей место истерии, связанной с поисками по чердакам и подвалам врагов народной свободы, необходимо признать наличие негативного отношения революционных солдат и рабочих к духовенству, в котором видели сторонников и защитников старого строя. Поэтому с такой легкостью принимались на веру и распространялись слухи об укрывающихся в храмах и на колокольнях полицейских. Неуважение к религиозным святыням проявилось с самых первых дней Февраля, и то, с каким остервенением вчерашние прихожане стали расстреливать храмы, свидетельствует о катастрофическом падении авторитета Церкви у населения накануне революции. Таким образом, мы видим, что вовсе не большевики первыми инициировали “гонение” на Православие: разрушение церквей началось задолго до Октябрьского переворота»[14].

    В Православии Царь — «Удерживающий», Богом вменяется Царю охранение вверенного ему народа от крайних демонических проявлений. Значит, для успеха сил зла надо убрать Царя. Вот как говорит об этой взаимосвязи украинский писатель — историк Олесь Бузина, лично познавший мрак и беспощадность революции XXI века, ставший ее жертвой. «Царь не просто держит в руках скипетр и державу. Он — удерживает мир от прихода Антихриста. Не только нас, русских, избранных Богом сохранить светоч истинной веры, но и всю землю. Стоило пасть монархии в России, и через год рухнули короны в Германии и Австро-Венгрии. Ночь нацизма накрыла Европу. Зажглись топки концлагерей. Вот она — мистическая связь между евреем-террористом Мордехаем Богровым, стрелявшим в Столыпина — премьер-министра православного Царя, — и его безымянным соплеменником, сгоревшим в печи Дахау. Причина и следствие. Выстрел Богрова услужливо открывал ... дверь газовой камеры и дверцу крематория — расчищал путь Гитлеру. Пули Юровского и его подручных, прекративших в Екатеринбурге земную жизнь православного Императора и членов его Семьи, — это первый порыв ветра Провидения, который загонит топор в железную башку Троцкого. Масонская наглость начальника Генерального штаба Алексеева, потребовавшего у Государя отречься в дни Февраля, приведет его к позорной смерти беглеца в обозе Деникинской армии, а не к славе победителя во Второй Отечественной войне, как называли Первую мировую в тогдашней России. Душевная слабость Николая II, позволившего себе на мгновение забыть об обязанностях помазанника Божия и поддаться на уговоры Алексеева и ему подобных, вместо того, чтобы сказать: “Вы можете убить меня, господа, но я — ваш Император, и я не отрекусь, и пусть кровь моя будет на вас”, ввергнет Царя в тот самый подвал, где его ждет пуля Юровского. Все замыкается. Спасения нет. Ибо Царь отрекся от своего народа. А народ отрекся от своего Царя. И горе всем тому поспособствовавшим. Всем»[15].

    Да, можно удивляться недомыслию людей, которые за социальными лозунгами, за фальшивой пропагандой не увидели истинных причин — ненависти ко Христу и войны против Православия. И сегодня этот религиозный элемент является основополагающим всех противостояний и революций.

Предпосылки

    Февральская революция 1917 года, ставшая детонатором «церковной революции», полностью изменила жизнь православных верующих по всей России. Как было замечено князем И. Д. Жеваховым, ни общероссийских массовых выступлений, ни явных причин к ней не было, но искренний, верующий, православный российский народ, подвергшийся тотальному либеральному обману, распропагандированный и сбитый с фундаментальных религиозных смыслов, был насильно поставлен перед выбором. Первейшей и главной предпосылкой переворота следует считать чудовищную фальсификацию так называемого «отречения» Николая II. Ненавистникам России нужно было пленить «Удерживающего» от мирового зла и высвободить тьму беззакония. Нужно было разрушить государственную власть, которая является установлением божественным (Рим. 13:1). Она призвана препятствовать распространению зла и содействовать утверждению добра (Рим. 13:3, 4). Именно такой, богоугодной государственной власти учение Церкви призывает христиан быть законопослушными и исполнителями ее повелений. Противящийся власти противится Божию установлению. (Рим. 13:2). Посягательство на власть или бунт против нее признается Церковью грехом.

    Постановочный Акт «отречения» или точнее «отрешения» от власти законного Главы государства Императора Николая II являлся необходимым, чтобы народ поверил в «предательство» своего Царя и людям не на что стало опереться в исканиях и колебаниях. Масоны прекрасно это понимали, поэтому так хорошо все срежиссировали на выбранной тупиковой станции с красноречивым названием «Дно». По сей день это кощунственное событие, замутненное множеством версий и легенд, остается темным пятном в российской истории. Хотя по закону обратной перспективы, чем дальше отстоит от нас трагическое время, тем полнее проявляются его истинные события, которые полностью скрыть невозможно.

    И сегодня уже не остается сомнений в том, что Николай II не по доброй воле подписал Манифест отречения, если вообще подписал (?). Подлинного документа нет, а ведь в оригинальном документе в высшей степени были заинтересованы лица, фактически арестовавшие Царя. Если бы был оригинал Манифеста, то его бы сфотографировали (с фотографией тогда проблем не было) и фотографии Манифеста опубликовали бы во всех газетах и журналах. Это было бы для всех неопровержимым вещественным доказательством. А так — только афиши на заборах, тумбах и смутные оттиски в газетах... Царь был пленен «изменой, трусостью и обманом», высшими офицерами из своего доверенного окружения. Основные Законы Российской Империи никакого «отречения» Царствующего Императора от Престола не предусматривали (а стало быть, оно было полным беззаконием). Еще до «отречения» Временное правительство уже вывесило над Зимним дворцом красный флаг. Надо сказать, что в эти дни широко использовался красный революционный флаг, который по постановлению Юридического совещания от 25 апреля 1917 года был заменен на национальный бело-сине-красный.

    Но если даже принять версию, что Николай II сам решил отречься от престола, вызывает недоумение процедура этого отречения. Все мы были свидетелями недавних громких отречений папы римского Бенедикта XVI и Президента России Бориса Ельцина. Папа римский решил отказаться от престола по возрасту и состоянию здоровья, он заранее уведомил о дне отречения итальянскую газету CorrieredellaSera, символично выбрал время: соответствующее заявление сделал на латинском языке накануне Пепельной среды 13 февраля — это начало Великого поста у католиков. Борис Ельцин выбрал для своего досрочного ухода канун Нового года и Нового тысячелетия и обратился к россиянам по телевидению с объяснением своего решения. Почему же Николай II (если предположить, что это было добровольное решение) отрекся тайно, да еще и на станции с названием, символизирующим провал его политики? Потому что тогда хоть телевидения и не было, но любопытных журналистов и газетчиков было не меньше. Почему Государь не мотивировал свое отречение благом Отечества, почему не обратился к Государственному Совету и Государственной Думе, лично к народу, ведь спрашивал же он у членов Святейшего Синода разрешение стать Патриархом Русской Православной Церкви и согласия не получил? Почему же все произошло так, как произошло?

    Как бы ни было, 4 марта 1917 года был предъявлен Манифест об отречении Императора Николая II от Престола в пользу своего брата Великого князя Михаила Александровича. «Однако оригинала никто не видел вплоть... до 1928 года, когда он был обнаружен в архиве Академии наук в Ленинграде. Это был набранный на печатной машинке текст, где подпись Николая II сделана карандашом (!). Отсутствуют титул Императора и личная Императорская печать. Вот этот самый документ до сих пор считается оригиналом манифеста и хранится в Госархиве РФ! Понятно, что документы госважности никогда не подписывались Государем карандашом. В 2006 году исследователь Андрей Разумов фактически доказал, что “карандашная подпись” взята с Приказа Николая II по армии и флоту от 1915 года. “Переведена” по специальной технологии... Говорят, что Император сам составил манифест. На самом деле документ был написан генералом Рузским и Председателем Государственной Думы Родзянко за несколько дней до событий. Государь его даже не видел. Подпись Императора подделали. После “написания” манифеста об отречении 8 марта 1917 года, Императора арестовывают официально. Заговорщики испугались, что, если Государь выйдет из-под контроля, он сразу же заговорит и опровергнет свое отречение. Император,Императрица и дети до самой кончины были под жестким домашним арестом»[16].

    Но этой подделки оказалось достаточно, чтобы 4 марта в своей проповеди архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл (Смирнов) заявил, что «Акт» об отречении — это якобы тот «документ, которым Царь Сам освобождает нас от присяги, данной на верное ему служение», а посему «освобожденные Самим Государем от присяги Ему, мы имеем в лице Временного Правительства, Государственной Думой учрежденного, вполне законную власть», которой «должны теперь повиноваться, как повиновались не за страх, а за совесть Государю своему»[17]. Накануне отречения Святейший Синод в резкой форме отклонил предложение обер-прокурора Н. П. Раева выступить в защиту рушащейся монархии. Охваченные революционными настроениями прихожане начали пристально следить за речами священников, и даже простое упоминание в положительном ключе бывшей царствующей династии вызывало обвинение в «черносотенстве» и «контрреволюционности». Образующиеся по всей России на базе губернских масонских лож комитеты общественной безопасности и советы первым делом начали «изучать» действия местных епархиальных преосвященных в плане их лояльности новому строю.

    9 марта Святейший Синод выпустил обращение «К верным чадам Православной Церкви», опубликованное в «Вестнике Временного правительства». Февральский переворот характеризовался там словами «свершилась воля Божия», и далее шло: «Россия вступила на путь новой государственной жизни». 9 марта 1917 года Святейший Синод обратился к народу с призывом принять волю Николая II и Великого князя Михаила Александровича и признать власть Временного правительства. Так Церковь пыталась освободиться от государственной опеки и надеялась в дальнейшем руководствоваться собственными духовными принципами, отвергающими принцип Симфонии властей.

    Очень удобный повод оправдания греха клятвопреступления. Выгодно было «добровольное» отречение Царя и для Временного правительства, претендующего на законность своих революционных полномочий. Акт «отречения» будто автоматически устранял действие верноподданнической присяге Царю. Так Государственная Дума и учрежденное ею же Временное правительство провозгласили акт самозванства, подтвердив, что революция — есть беззаконие, подготовка пришествия Беззаконника, «которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными» (2 Фес. 2:8).

    Надо отметить, что Император Николай II более всех помазанников заботился о Церкви, стремился к идеалу православного монарха, был кротким и благочестивым. Против него-то и был направлен удар церковных реформаторов, позже оформившихся в так называемое обновленчество. Накануне Февральской революции в церковных кругах была широко распространена привнесенная масонами ложная теория, будто Симфония Церкви и Царства является не благом для Русской Православной Церкви, но помехой церковному развитию, будто поддержка Церкви Самодержавным Царем есть насилие над ее свободой, есть унижение Церкви и рабская зависимость от светской власти. Поэтому реорганизация церковной структуры, изменение порядка назначения епархиальных архиереев, отстранение епископов, неугодных новому правительству, сходило с рук и не воспринималось как узурпация прав монарха.

    В начале революции обер-прокурором Святейшего Синода или, как говорили, главой Ведомства православного исповедания, стал В. Н. Львов, ставленник Временного правительства. Здесь надо подчеркнуть, что это наименование условное, в перечне ведомств Российской Империи такого ведомства нет, нет устанавливающего юридического документа и юридического статуса, хотя это название было на слуху. А вот о том, как правильно называлась сама русская Церковь, знали, наверное, немногие: Греко-Российская Православная Церковь. И она никогда не была на положении ведомства. Эти нестыковки заставляют заглянуть в историю, обратиться к причинам их возникновения, коренящимся в реформах Петра I. Идеологом Царя Петра был архимандрит Феофан (Прокопович) — создатель сочинения «Правда воли монаршей». Составлено оно было по поручению Самодержца, намеревавшегося законным путем оградить от власти своего наследника Царевича Алексея. Положения этого сочинения по многим пунктам отличались от традиционного понимания взаимоотношения государства и Церкви.

    Противоречие между традиционным Православием и новым рационалистическим «светским» миропониманием достаточно быстро переросло в духовное противостояние двух религиозных сознаний, наметился процесс десакрализации царской власти и как следствие — деперсонализация личности монарха. Как считает доктор исторических наук С. В. Перевезенцев: «Рационалистическое переосмысление прошлого и настоящего России имело вполне зримые и неоднозначные последствия, в том числе идейно-политические. К примеру, в ходе утверждения “рационализма” возникла одна серьезная проблема — десакрализация как идеи власти, так и самой государственной власти. С одной стороны, Петр I и его наследники разделяли убежденность своих предков в том, что власть русских монархов имеет своим истоком Божественное происхождение. Однако с другой стороны, признавая Божественное происхождение своей власти, российские государи впервые в русской истории отказались от достижения в своей деятельности каких-либо духовных целей. Следовательно, произошел разрыв с предшествующей духовной русской традицией, в соответствии с которой Российское государство есть, прежде всего, государство истинной Православной веры»[18].

    Во многом это было следствием устранения Патриаршества. Вопрос о его ликвидации связан с негативным отношением Петра I к должности Патриарха, ведь глава Церкви именовался Великим государем, а в Вербное воскресенье Царь должен был вести за узду лошадь, на которой восседал Патриарх. Самолюбивому Петру I хотелось не только такого же почитания, но полной самостоятельности в делах и абсолютной духовной независимости. Взамен Патриаршества Петром I был восстановлен Монастырский приказ, в ведение которого передавалось управление церковными вотчинами, ему вменялось посредничество между Церковью и государством. Позже Петр I подписал Указ об учреждении Духовной Коллегии, которая постепенно была переименована во Святейший Синод. Титул «Святейший» по мнению Царя больше подобает собранию — синоду, чем отдельному человеку. Святейший Синод был поставлен под контроль государства, осуществлявшийся через обер-прокурора. Исполнять контрольные функции обязывали даже священников, им предписывалось раскрывать содержание исповеди преступников и неблагонадежных граждан. Постепенно единство пастырей и паствы разрушалось. В записке С. Ю. Витте «О современном положении в Православной Церкви» (1904) говорится: «Учрежденный Преобразователем России Синод носит только внешние, отнюдь не канонические черты соборности. В нем соборное начало подменено коллегиальностью. Сущность соборного начала не в том, что во главе правления стоит не одно, а несколько лиц, а в том, что каждое из этих лиц является представителем целой общины. Коллегиальность же есть система внутренней бюрократической организации»[19].

    Но Церковь в своем сакральном бытии не может быть подвергнута никаким насильственным реформам или трансформациям по усмотрению кого бы то ни было. Она может существовать даже в отсутствие государства. Как говорил Христос, «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Матф. 18:20).

    Много старался обер-прокурор В. Н. Львов, упиваясь своей мнимой властью, чтобы «освободить» Церковь от «реакционного», то есть верного Помазаннику епископата, не соответствовавшего духу нового времени. Первым делом Львов потребовал устранения из Синода митрополитов двух столиц — Петрограда и Москвы. Сразу же были отстранены митрополиты Питирим и Макарий. В новый состав из прежнего Синода вошел только архиепископ Сергий (Страгородский), которому предстояло через десятилетия в сане Патриарха искупить ошибки иерархов и начать восстановление погубленной Русской Православной Церкви.

    14 апреля 1917 года масон В. Н. Львов получил от Временного правительства указ о роспуске прежнего состава Синода и назначении нового. Свою хитрую синодальную ротацию он объяснял также стремлением к сплочению духовенства по признаку отношения к госперевороту, дабы не расшатывать духовную иерархию. Львов пытался на своей деликатной должности вести себя как «революционный диктатор». Его отличало вызывающее поведение по отношению к архиереям, он победил, добившись указа Временного правительства об отставке Синода. «Церковная революция апреля-августа 1917 года показала слабость центральной власти на местах, а выбираемые в епархиях архиереи получали гораздо больший авторитет и поддержку, чем назначенный сверху Синод. Можно даже сказать, что Львов 14 апреля использовал “последний патрон” в обойме: после этой даты Временное правительство больше не вмешивалось во внутренние вопросы церковного управления»[20], благодаря чему и появилась возможность проведения Поместного Собора и выборов Патриарха. Лишь 14 июля 1917 года Временное правительство утвердило «Закон о свободе совести».

    Львов легко убедил духовенство признать Временное правительство. Синод, полностью потерявший понимание значимости Богоустановленной власти, не поднял голос в защиту Царя, настойчиво повторяя, что Царь сам отрекся. А кто из членов Святейшего Синода был свидетелем этого эпохального события?

    «Синод не просто узаконил клятвопреступление, не отменив предыдущую присягу и начав приводить к новой. С церковной точки зрения даже свергнутый с престола Государь оставался Помазанником Божиим. Члены Петроградского религиозно-философского общества, обсуждая на своих заседаниях 11–12 марта церковно-государственные отношения, оказались гораздо последовательнее Синода, когда постановили довести до сведения Временного правительства следующее: «Принятие Синодом акта отречения Царя от престола по обычной канцелярской форме “к сведению и исполнению” совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности факту, которым Церковь признала Царя в священнодействии коронования Помазанником Божиим. Необходимо издать для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства Царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства»[21]. Недавно канонизированный Русской Православной Церковью архиепископ Серафим (Соболев) делал вывод, что «царская самодержавная власть основана на Священном Писании», поэтому «основные истины о Царе и его власти можно назвать догматами царского и государственного права, как об этом свидетельствует митрополит Филарет (Дроздов)»[22]. Так, отрекшись от монархии, представлявшей интересы Церкви, она подписала себе смертный приговор, который очень скоро был приведен в исполнение.

    Следует признать охлаждение к вере народа и значительного числа священников, особенно выходцев из народной среды. К началу XX века, и особенно во время Первой мировой войны, религиозность русского народа в целом заметно пошатнулась. Не редкостью стали неверующие, не понимающие сакральных истин священники. И таковых было много, иначе не объяснить того, что в среде рядового духовенства, как белого, так и черного, и церковнослужителей, отношение к перевороту было восторженным. Февральская революция рассматривалась иерархией и клириками Русской Церкви не как общенациональная трагедия, а как простая смена одного государственного строя другим. Наше тогдашнее священноначалие обнаружило полное забвение учения Церкви о государственной власти, о Симфонии Церкви и Царства, грехе клятвопреступления.

    Надо сказать, что к Февралю 1917 года все российское общество было психологически подготовлено к смене строя. Расшатывание самодержавных устоев началось с революции 1905 года, сигналом к которой стало «Кровавое воскресенье». Революционные силы «в темную» использовали харизматичного священника Георгия Гапона, имевшего огромный авторитет среди рабочих, тогда еще доверявших слову священника. Нелегалы на рабочие массы влияния не имели, но ловко сумели «подружить» Гапона с «комиссаром» РутенбергомПинхусом Моисеевичем. Этот «закадычный друг и соратник» Гапона не только разрабатывал и воплощал сценарий революционных выступлений в столице в январе 1905 года, но в 1906 году лично руководил убийством мятежного священника. Гапон к тому времени стал для заговорщиков ненужным, отработанным материалом, вдобавок он начал прозревать истинные цели своих друзей-комиссаров, заключавшиеся в уничтожении не только царской власти, но и самой России. Вдохновленные удачной мистификацией с Гапоном революционеры-эсеры во главе с АзефомЕвноФишелевичем пошли дальше, стали рассматривать варианты покушения на Венценосца. «Обсуждался проект, согласно которому удар Царю нанесет священник (был один готовый на дело юноша, который только что окончил семинарию и мог по протекции родных получить место близ Царского Села)»[23]. Другим способом это намерение было успешно осуществлено в Февральскую революцию, достаточно легко вовлекшую в свои водовороты и Церковь.

    Возможные результаты «церковной революции» вдохновленные «свободой» священнослужители начали коллегиальным образом обсуждать уже через несколько дней после насильственного отрешения от власти Помазанника Божия Царя Николая II. Приоритет в этом принадлежит собраниям духовенства столичных и губернских городов. Несколько позже, начиная со второй половины марта, по всей стране стали созываться многочисленные епархиальные, викарианские, городские и благочиннические собрания и съезды духовенства.

    В марте и апреле эти съезды собирались по инициативе самих рядовых священнослужителей или местных архиереев. 5 мая 1917 года определением Святейшего Синода Русской Православной Церкви всему российскому духовенству было дано официальное разрешение на проведение на местах различных съездов с участием представителей духовно-учебных заведений и прихожан. На них обсуждению подлежали не только вопросы, касающиеся местных дел, но и проблемы, вызванные происшедшими переменами в политической жизни страны. Решения съездов по каждому вопросу принимались в виде отдельных резолюций.

    На формирование мнения приходского духовенства о революционных событиях влияло несколько факторов. Первый из них — это позиция Синода, распоряжениям которого (например, об изменении богослужебных чинов и молитвословий) православные священнослужители подчинялись согласно внутрицерковной дисциплине. Так, например, 22 марта 1917 года Синод рекомендовал епархиальным архиереям изъять всю монархическую литературу из епархиальных храмов и монастырей.

    Вторым фактором являлся революционный настрой, доходивший до массового психоза, охвативший с первых чисел марта 1917 года часть населения страны. В те дни монархические идеи были крайне непопулярны.
    В отчете обер-прокурора Святейшего Синода дана характеристика морального состояния православного населения, составленная (на материалах своей епархии) Екатеринославским епископом Агапитом (Вишневским), в которой преосвященный разделил прихожан епархии на три категории. Самой малочисленной он назвал людей русско-православного мировоззрения и старинного уклада. К наиболее многочисленной категории, по его мнению, принадлежали люди, чья вера была неясной и неглубоко проникала в их жизнь. Они, отдававшие все силы организации своей бытовой жизни, по мнению епископа, настоящими ревнителями веры не были. К третьей категории Владыка отнес представителей молодого поколения, которых коснулся «современный тлетворный дух отрицания и сомнения, дух гордыни и неповиновения»[24]. Эти молодые люди, писал епископ Агапит, «мечтают о новой революции, от которой ждут для себя “земного рая”, то есть всяческих благ и удовольствий для тела, а главное — ничегонеделания»[25]. В соответствии с такими отчетами государственный переворот воспринимался как насущная необходимость для спасения России.

    Третьим фактором, определявшим позицию духовенства, являлось отношение к революционным событиям местных правящих архиереев. Февральский переворот нарушил ход церковной жизни, обернувшись для многих представителей духовенства настоящей трагедией. Местные епархиальные преосвященные, которые наряду с губернаторами являлись в глазах населения представителями самодержавной власти, не имея достоверных сведений из столицы и не получая руководящих указаний от Синода, вынуждены были в первые революционные дни принимать самостоятельные решения, не всегда соответствовавшие происходящим событиям. Многие послания и обращения епископов конца февраля — начала марта 1917 года опубликовал М. А. Бабкин, блестящий анализ действий преосвященных провели П. Г. Рогозный и А. В. Соколов. Основываясь на этих исследованиях, можно составить реальную картину.

    Епископы своими распоряжениями, проповедями, официальными посланиями и зачастую личным примером давали подчиненным определенную установку на оценку произошедшего переворота. Мнения архиереев, как правило, сильно влияли на позицию рядовых священнослужителей, если епископы пользовались авторитетом у своей паствы. В противном случае духовенством, зачастую при участии местных органов новой власти, предпринимались меры для увольнения своих архиереев с их кафедр. В некоторых епархиях съезды духовенства и новообразованные церковные советы открыто выступили против своих архиереев, ходатайствовали перед Синодом об удалении («чистке») неугодных иерархов под всевозможными предлогами: за излишнюю строгость и взыскательность, за деспотический нрав, за имевшуюся у них в прошлом репутацию черносотенцев, за связь с Г. Распутиным и т. п. Следует отметить, что большинство обвинений в адрес епископата базировалось на слухах и анонимных доносах, не подтвержденных никакими фактическими данными. В некоторых российских епархиях в 1917 году подобные методы «церковного большевизма» принимали скандальный характер, однако Святейший Синод, несмотря на общий паралич власти в России, пытался сохранять роль решающего арбитра.

    За первые месяцы Февральской революции было уволено около полутора десятков правящих архиереев[26], причем большинство из них было отправлено Синодом в отставку по ходатайствам местных епархиальных съездов, часть из которых находилась под сильным влиянием комитетов общественной безопасности. Такие факты весной 1917 года были нередки и имели место вследствие проходившей в тот период «церковной революции», явления уникального для России. Она заключалась в том, что рядовое духовенство пыталось даже радикальными мерами, как правило, против воли своих архиереев, провести реформы во внутреннем строе Православной Церкви и добиться установления социальной справедливости в церковно-приходской жизни.

    Почему же приходское священство так активно приняло революционные изменения? Для того чтобы это понять, следует обратиться к истории, к характеристике того, какое место священник занимал в государстве и в народной среде императорской России. Приходское духовенство ближе других сословий было к народу, к крестьянству, которое на протяжении веков оставалось глубоко верующим. Приходские священники кроме собственно религиозных функций исполняли и ряд чиновничьих обязанностей, вели метрические книги, лечили, учили, сообщали прихожанам государственные указы и распоряжения. То есть являлись тем звеном, через которое государственная власть общалась с народом. При всех этих обязанностях государственного обеспечения у приходских священников не было. Материальное положение России не позволяло перевести священников на государственное жалование, хотя этот вопрос прозвучал в начале 1860-х годов, когда появились первые публикации, посвященные данной проблеме. К началу XX века только небольшая часть священников получала казенное жалование. Но на протяжении всей своей истории духовенство было малообеспеченным сословием, которому приходилось тяжело в первейших заботах о пропитании. Не было секретом, что священники, особенно сельские, голодали в прямом смысле этого слова.

    Как писали «Московские церковные ведомости» в 1906 году, «Материальное положение нашего духовенства не из завидных. Небогато живут наши сельские священники; только при деревенской простоте жизни и можно сводить концы с концами. Притом и это скудное обеспечение дается со страшною тяготою и постоянными уколами совести: и у народа ничего нет, а священник все же должен с него брать»[27].

    «Священники постоянно говорили и писали о своей бедности, а крестьяне (их прихожане), чьи жизненные потребности были иными, постоянно упрекали своих пастырей в жадности и скупости. Например, большую часть своего дохода клирикам приходилось тратить на образование детей, что для крестьянина не являлось насущной необходимостью»[28].

    Изменение отношения паствы к своим священникам, которым подчас не хватало времени активно заниматься духовным просвещением и воспитанием своих прихожан, и священников к пастве зависело и от перемен, охвативших все государство в начале XX века, в частности, от индустриализации и становления рабочего класса, повлиявшего на смену идеологии. Очевидной становилась антирелигиозная и антицерковная пропаганда и политика культурных слоев общества и части светских властей под лозунгом: «Со Христом против Церкви». Особенно усердствовала в этом направлении интеллигенция. Так, на заседании религиозно-философского общества в Петрограде 8 ноября 1915 года было высказано Л. М. Добронравовымследующее мнение о Русской Православной Церкви: «Мне безразлична ее форма, протестантская она или католическая, имеет ли она иерархию или нет, и каноны безразличны... Что касается того, что Церковь сейчас находится в состоянии паралича, что слышен запах тления, то мне кажется, что Церковь издает его не с прошлого дня, не с прошлого года и не десятки лет, а с того времени, когда Церковь до такой степени вошла в связь с государством, что государственные акты совершаются Божией Милостию, ею освящены насилия и т. д. Может быть, с государственной точки зрения и нужно, чтобы духовник исповедовал осужденного на смертную казнь и провожал его на место казни, но для меня, как для христианина, это довод отвратительный. Может быть, для нашего национального сознания и гордости восхитительно и превосходно, что священник с крестом в руках ведет в атаку полки, но для меня, как для христианина, это образ тоже отвратительный. Церковь в теперешнем ее виде, как она существует, то есть в виде учреждения, которое регламентируется всякими разъяснительными циркулярами, записками, распоряжениями епархиальной власти, обер-прокуроров и пресловутыми канонами, Церковь в том виде, как она есть, это Карфаген, который должен быть непременно разрушен, не во имя каких-нибудь случайных миросозерцаний, а Церковь теперешняя должна быть разрушена во имя Христово»[29]. Так что блоковское «в белом венчике из роз — впереди Иисус Христос» возникло не на пустом месте.

    Для противостояния всем новым опасностям и тенденциям Церкви требовались изменения, необходимо было обновить приходскую жизнь, усилить пастырскую работу. Во многом этому мешало отсутствие у прихода прав собственности и юридической самостоятельности, которая позволила бы на уровне прихода решать многие вопросы не только церковно-просветительские, но социальные. Церковь ожидала перемен, она их с наивным воодушевлением приняла в феврале 1917 года, не осознавая истинных подоплек революции и ее трагических последствий.

    Со стороны рядовых клириков достаточно громко звучали голоса о желании повсеместного введения выборного начала, установления выборности епископата, о необходимости участия приходских священнослужителей в управлении епархиями, об уравнивании в правах белого, женатого, и черного, монашеского, духовенства, о передаче управления епархией белому духовенству, о справедливом распределении между членами причта церковных доходов[30].

    Но жизнь Церкви никогда не исчерпывалась и не сводилась к деятельности только ее органов управления, и даже если бы эти органы были совсем уничтожены, то Церковь от этого не перестала бы существовать как Богочеловеческий организм. Важнейшие сферы церковной жизни — богослужение, богословие и благочестие синодальная система никак не затрагивала и не могла затронуть. Поэтому требовался не слом внешней ограды Церкви и не освобождение ее от обязанности государственного служения, а лишь починка этой ограды и более правильное распределение обязанностей.

    Также на формирование политической позиции приходских священнослужителей сел и небольших уездных городов оказывал влияние еще один фактор: мнение о революционных событиях духовенства крупных городов,в том числе и профессоров Духовных академий.Зачастую в этих промышленных, транспортных и культурных центрах имелась значительная концентрация антимонархически настроенного населения. Под влиянием общественной атмосферы оказывалось и многочисленное городское духовенство.

    Аресты и высылка представителей духовенства начались сразу после Февральской революции. Чаще всего они происходили по инициативе новых местных властей, советов, комитетов и т. п., мотивирующих свои решения якобы реакционными действиями епископов и священников. Особенно преследовались православные архиереи. Исследуя феномен «церковной революции», П. Г. Рогозный отметил, что наиболее конфликтные ситуации у епархиальных архиереев возникали потому, что комитеты общественной безопасностии советы видели в них агентов «старого режима». Местные власти всеми способами старались избавиться от неугодных им владык.

    Таким образом, вследствие различного влияния перечисленных факторов духовенство Русской Православной Церкви на местах занимало неоднородную позицию относительно революционных событий: от выражения откровенной радости по поводу свержения монархии до заявления об аполитичном отношении к государственному перевороту. Но мнимая февральская свобода скоро превратилась в кровавое порабощение Церкви.

Революционные иллюзии

    В Карелии (тогда Олонецкая губерния) происходили те же процессы, что и по всей России, только более жестко, непримиримо, безжалостно. Из доклада наркома внутренних дел КАССР С. Т. Матузенко на XIV областной партконференции в 1938 году: «Сегодня на территории Карелии остался один поп, да и то только потому, что болен подагрой и не может ходить. Со всеми остальными попами дело покончено. (Смех в зале)»[31]. Статистика объективна: перед войной в 1941 году — ни одного храма. А как романтично все начиналось в 1917 году под лозунгами свободы, равенства и братства!

Из постановлений Олонецкого епархиального
съезда духовенства и мирян 18июня 1917 г.[32]

1. Епархиальный съезд духовенства и мирян Олонецкой епархии приветствует совершившийся государственный переворот, раскрепостивший русский народ и давший Церкви свободу самоуправления, и вместе с тем благоговейно вспоминает и молитвенно чтит память борцов за свободу народа и независимости Церкви, а равно благословляет живых, которые стали во главе народного движения к свержению старого строя.

2. Хотя свободная Христова Церковь может существовать при всякой форме государственного устройства, но более благоприятные условия развития церковной жизни дает демократическая форма государственного управления.

3. Съезд признает, что с падением царского самодержавия вся полнота народной власти перешла к Временному правительству, которому выражает полное доверие, высказывает свою готовность содействовать водворению и укреплению на местах нового строя и призывает Божие благословение на исторические труды Временного правительства для блага Родины[33].

     В данном постановлении говорится о приветствии духовенством государственного переворота. Обновление страны ассоциировалось у церковных пастырей с наступлением коренных демократических изменений в государственной и общественной жизни. Духовенство публично и официально высказывало свое видение будущего страны, построенного на началах свободы, равенства, братства, правды, добра и справедливости.

    Приходское духовенство в целом, рассматривая вопрос о причинах, вызвавших Февральскую революцию, не говорило об остром политическом и экономическом кризисе в стране. В резолюциях некоторых съездов указывалось, что события в России произошли «по воле Божией и народа». Тем самым фактически утверждался тезис о богоугодности революционных событий, которые воспринимались как «весна России», как «Пасха Красная»[34].

Телеграмма министру-председателю
князю Г. Е. Львову Олонецкого епархиального
съезда духовенства и мирян 18июня 1917 г.[35]

    Одушевленный порывом созидательной работы на благо свободной церкви, Олонецкий епархиальный съезд духовенства и мирян приветствует народное Правительство в его стремлении укрепить в стране законность, порядок и свободу, довести войну до конца, достойного великой России, обеспечить братский международный мир и дать исстрадавшейся родине желанное успокоение. С нами Бог[36].

     Известия о революционных событиях, происходивших в Петрограде в феврале 1917 года, пришли в тихий, провинциальный Петрозаводск с опозданием, и поначалу лишь в виде слухов, иногда противоречивших друг другу. Местная организация РСДРП, созданная политссыльными еще в период первой революции 1905–1907 годов, прекратила свое существование и была возрождена только к 1917 году[37]. Пролетариат был крайне немногочислен — его представляли лишь рабочие Александровского завода, лесопильных заводов Кеми, Сороки, к их же числу, правда, с большими оговорками, можно отнести рабочих Мурманской железной дороги (их русской части), основную массу которых составляли вчерашние крестьяне, ставшие чернорабочими. Главными вдохновителями революционных идей в немногочисленной рабочей среде были политические ссыльные — недоучившиеся студенты, рабочие, взявшие на себя после событий 1905 года организацию маевок и митингов. С 1916 года в Олонецкий край перестали ссылать членов разного рода запрещенных партий ввиду большого скопления рабочих на строительстве Мурманской железной дороги. К началу революционных потрясений 1917 года Петрозаводск жил обычной повседневной жизнью.

    В конце февраля 1917 года в местной печати не публиковалось никаких сведений о том, что происходит в столице. Только после того, как среди горожан, разными путями узнававших о последних событиях, началось заметное для губернской власти волнение, 4 марта было опубликовано обращение Городской думы к населению с сообщением об избрании Временного правительства. Ночью с 3 на 4 марта на концерте в здании Общественного собрания (кинотеатр «Триумф») был прочитан Манифест об отречении от Престола Государя Императора Николая II. Несколько человек, приехавших вечером из Петрограда, руководили разоружением находившихся здесь представителей местной полиции. Сразу после концерта началось многолюдное собрание с участием интеллигенции, рабочих и офицеров 7-го железнодорожного батальона (строившего участок Мурманской железной дороги) под председательством полковника К. Д. Межинского. На нем было решено создать Комитет общественной безопасности (КОБ), которому должны были подчиниться все учреждения, с целью сохранения порядка в городе при отсутствии полиции. Состав Комитета на протяжении его существования менялся несколько раз. Первым председателем его стал адвокат И. И. Леви, о котором в городе говорили, что если он брался за какое-либо судебное дело, то заранее можно было быть уверенным, что дело выиграно[38].

    Кроме него в комитет также вошли К. Д. Межинский, Р. Л. Прушевский, В. П. Лядинский, Лебедев, Бергер (впоследствии осужденный за мошенничество). Утром 4 марта из Петрограда в Петрозаводск прибыли еще несколько революционных матросов и солдат, которые обезоружили всю городскую полицию и жандармерию, отобрали у некоторых горожан хранившееся оружие, произвели обыски и арестовали жандармского подполковника. Это свидетельство полного паралича власти. На Александровском заводе был организован массовый митинг с выступлениями нескольких ораторов, а затем — многолюдная манифестация с участием оркестра 7-го железнодорожного батальона, которая прошла с пением песен и красными флагами по центральным улицам Петрозаводска до вокзала[39]. Вечером того же дня на экстренном совещании Городской думы в присутствии многочисленной публики был избран новый состав Комитета общественной безопасности. Его главой стал известный в городе потомственный купец и благотворитель Г. Е. Пименов, членами — гласные Городской думы, представители земства, местной интеллигенции, рабочих, воинских частей, от духовенства — ректор Олонецкой Духовной семинарии протоиерей Николай Чуков (впоследствии митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий). После низложения губернской администрации Комитет стал единственным органом местной власти, не прекратив свое существование и после официального назначения комиссара Временного правительства инженера И. Ф. Кучевского. Еще один представитель петрозаводского духовенства, ключарь кафедрального Святодуховского собора протоиерей П. Метелев был занят в работе Комитета — его избрали в продовольственную комиссию КОБ[40].

    5 марта 1917 года после утреннего богослужения в Петрозаводском кафедральном соборе епископ Иоанникий (Дъячков) прочитал перед прихожанами манифесты Государя Императора об отречении и Великого князя Михаила о передаче власти Временному правительству. Затем был совершен благодарственный молебен Господу Богу, возглашение имен царской фамилии на богослужениях с этого дня было навсегда прекращено. Еще спустя несколько дней, 9 марта Петрозаводск отмечал «праздник Свободы», в котором наряду со всеми участвовало и духовенство. Перед Святодуховским собором собралась многочисленная толпа, прибыли войска железнодорожного батальона с оркестром с лозунгами «Свобода, равенство, братство!», «Да здравствует новое правительство!», «Да здравствует республика!». Затем на площади перед храмом появились командир бригады полковник Алексеев с офицерами, а из собора вышло духовенство в белых праздничных облачениях во главе с епископом Иоанникием. В данном случае в угоду политической конъюнктуре был нарушен церковный устав, предписывающий духовенству в дни Великого поста носить черное или темно-фиолетовое облачение (9 марта 1917 года пришлось на вторую неделю Великого поста). Прозвучал знаменитый гимн Д. Бортнянского «Коль славен наш Господь в Сионе»[41], затем под открытым небом началась панихида по «павшим за свободу России» в дни переворота. Впервые в истории города в панихиде участвовало несколько тысяч человек. После того как была пропета «вечная память», епископ Иоанникий пошел по рядам войск и народа, стоявшего на площади, благословляя крестом и окропляя святой водой стоявших. После этого в городе продолжился светский праздник с многотысячной манифестацией[42].

    Позже, в конце марта 1917 года в Петрозаводске с опозданием на неделю была устроена манифестация в память погибших в Петрограде «жертв революции», похороны которых состоялись там еще 23 марта 1917 года на Марсовом поле. Манифестанты с красными флагами прошли по центральным улицам города, и, задержавшись у кафедрального собора, пропели «вечную память» погибшим в Петрограде «борцам за свободу»[43]. В Петрозаводске было известно имя одного местного уроженца-«революционера», 19-летнего А. Кузьмина, который, совершив покушение на председателя Петербургской судебной палаты, был казнен в 1908 году. Влияние большевиков в 1917 году в Петрозаводске было невелико, в местном Совете рабочих и солдатских депутатов до января 1918 года преобладали меньшевики и эсеры.

    Революционные перемены затронули и приходскую жизнь в губернском центре. Впервые для того, чтобы прихожане в дни Светлой Седмицы могли принять у себя священника с крестом, им было необходимо заблаговременно предупредить об этом причт и выслать приглашения. Это было сделано для того, чтобы после объявленной правительством свободы вероисповедания не «оскорбить» чувства тех, кто не желал видеть священника в своем доме в праздничные Пасхальные дни[44].

    В 1917 году «февральские» настроения распространялись на все большее число жителей Петрозаводска, в том числе и на духовенство. Священник П. Метелев публикует в местной печати следующее объявление: «Граждане! Нам не нужны бронзовые романовские медали и другие знаки — отдадим их на нужды обороны!..» Протоиерей Н. Суперанский, охваченный общим порывом, написал стихотворение «Гимн свободе», начинавшееся такими словами:

«Отчизна ль Россия? — того мы не знали,

Жалкую участь влача здесь рабов.

Во имя царизма в нас мысль подавляли,

Боялись живых человеческих слов...»[45].

     Потом, на строительстве Беломорканала, или в пыточных камерах НКВД, или перед казнью в Сандормохе, где было расстреляно 11 111 человек, они услышат такие «живые человеческие слова», которых при Царе не слыхали.

    Хотя в стране и раздавались отдельные голоса духовенства с призывами вернуться к старому порядку, но они заглушались всеобщей радостью по поводу свержения монархии. Если священник занимал контрреволюционную, «недопустимую для данного момента» позицию, то остальные зачастую публично осуждали его, заявляя об «отмежевании» от контрреволюционера, о своей «несолидарности» с ним.

    Наиболее четко официальная позиция рядовых священнослужителей Русской Православной Церкви в отношении к политическому перевороту и к новому политическому строю страны была выражена на созванном по благословению Синода Всероссийском съезде православного духовенства и мирян, открывшемся в Москве 1 июня 1917 года. Среди более 1200 его делегатов фактически отсутствовали представители епископата. Причиной тому было стремление не допустить, чтобы этот съезд по своему статусу стал Поместным Собором. Декларация съезда, принятая на его заключительном заседании 12 июня практически единогласно, являлась обобщением резолюций епархиальных съездов. В ней падение монархии признавалось закономерным и «народоправие» объявлялось лучшей формой государственного устройства.

    К официальному голосу клириков Русской Православной Церкви о Февральской революции можно также отнести и слова, обращенные к российскому духовенству, от священников — членов Государственной Думы, которые 4 марта 1917 года характеризовали смену формы власти как происшедшую «для блага» народа.

    Таким образом, Всероссийский съезд православного духовенства и мирян, Всероссийский съезд военного и морского духовенства, большинство епархиальных, широкий ряд городских и благочиннических съездов открыто и официально дали положительную оценку происшедшим в России революционным событиям. Анализ резолюций этих съездов позволяет сделать вывод, что в 1917 году российское духовенство в целом относилось к императорской власти не как к сакральной власти Помазанника Божьего, а как к переходной форме политической системы, соответствующей определенному историческому этапу развития России. Все высшее духовенство и подавляющее большинство рядового духовенства признали новую власть. Основная причина этого заключается не в сервилизме иерархии и запуганности рядового духовенства, не в мнимом противостоянии «священства» и «царства», не в неких революционных наклонностях духовенства, а «в многолетнем разложении синодального строя»[46], как считает П. Г. Рогозный. «Крах всей синодальной системы, бунт низшего духовенства против иерархии, повсеместное введение выборного начала — таковы основные черты “церковной революции”»[47], спусковым крючком которой была ложь об отречении Царя Николая II. И все ожидания оказались ложными. Ложь порождает ложь.

    Но как справедливо говорит священник Александр Шмеман, «и под этим, ставшим до конца чуждым, государственным прессом — жизнь Церкви не замирает, и “синодальный период”, вопреки очень распространенному убеждению, никак нельзя считать временем упадка, оскудением духовных сил, какого-то вырождения... За официальной, сложной, трагической историей Петербургской России мы видим снова и снова другую, никогда не прекращавшуюся: историю медленного собирания духа, “стяжания благодати”, просветления почерневшего человеческого образа — неизреченной славой Первообраза»[48].

    Несмотря на объявленную в 1905 году веротерпимость, именно «господствующую церковь» проправительственные и умеренно-оппозиционные силы склонны были считать главной виновницей духовного и отчасти политического кризиса. Широко было распространено представление о ее стагнации, вызванной всевластием так называемой «синодальной бюрократии»[49]. «Синодальная бюрократия» обвинялась в реакционных взглядах и в обслуживании интересов реакционного правительства.

    Яркой иллюстрацией является ситуация думских выборов 1912 года. Министерство внутренних дел и ведомство обер-прокуратура попытались использовать духовенство для избрания послушных власти депутатов. Предполагалось заставить священников провести агитационную кампанию среди паствы, а также выдвинуть максимально возможное количество духовенства в выборщики и депутаты. Русский консервативный публицист, один из идеологов русского националистического движения Михаил Меньшиков выразил резкий протест против «адского плана» ввести в Думу 20 епископов и 200 священников. Он писал, что избиратель «должен послать в Государственную Думу не 200 жидов и не 200 попов, а 200 граждан — с одним заветом: спасти Россию на высоте культурного величия. Парламент наш должен быть не партийный и не сословный, а государственный, или одной горькой ошибкой в нашей стране и истории будет больше»[50]. Кроме того, по мнению политиков, «синодальная бюрократия» оказалась погрязшей в безнравственности[51].

    Скандалы, связанные с церковной тематикой, активно обсуждались в прессе. Наиболее распространенной была распутинская тема «о влиянии темных сил». Газеты писали, что Распутин руководит кружком, в котором практикуется «духовное и телесное сближение слушательниц с проповедником», и что он имеет «высоких покровительниц». Все это должно было внушить публике «полное отвращение, если не омерзение»[52]. На самом же деле личность Распутина не играла существенной роли, ибо важно было доказать не то, что Распутин падший человек, а то, что Царь окружает себя безнравственными людьми, позволяет им вмешиваться в дела империи. Личность сибирского старца Григория была использована противниками монархии как орудие против Императорской Семьи и Церкви. «Д. С. Мережковский говорит после этого, что спасение Церкви в том, чтобы она была гонима. Он желает этого гонения и думает, что иначе и быть не может, что только гонимой Церковь и может быть спасена. Дмитрий Сергеевич, по-видимому, не замечает, что Православная Церковь давно гонима. Сама гонительница, она в то же время и гонима, и последние десять лет она гонима, угнетаема и умерщвляема самым ужасным, самым постыдным образом, о чем знает весь свет, потому что весь свет теперь знает, что над русской Церковью православной стоит и попирает ее своей мерзкой ногой какой-то ужасный смердящий гад, вылезший из сибирских болот, которому поклоняются епископы»[53]. Убийство Распутина — всего лишь зримое действие незримого до поры заговора российской, французской и английской элит[54].

    А вот подтверждение существования заговора против России со слов Ленина: «Без революции 1905–1907 годов, без контрреволюции 1907–1914 годов невозможно было бы такое точное “самоопределение” всех классов русского народа и народов, населяющих Россию, определение отношения этих классов друг к другу и к царской монархии, которое проявило себя в 8 дней февральско-мартовской революции 1917 года. Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, “разыграна” точно после десятка главных и второстепенных репетиций; “актеры” знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приемов действия. Но если первая, великая революция 1905 года... через 12 лет привела к “блестящей”, “славной” революции 1917 года, которую Гучковы и Милюковы объявляют “«славной”, ибо она (пока) дала им власть, — то необходим был еще великий, могучий, всесильный “режиссер”... Этим всесильным “режиссером”, этим могучим ускорителем явилась всемирная империалистическая война... Империалистическая война с объективной неизбежностью должна была чрезвычайно ускорить и невиданно обострить классовую борьбу пролетариата против буржуазии, должна была превратиться в гражданскую войну между враждебными классами. Это превращение начато февральско-мартовской революцией 1917 года, первый этап которой показал нам, во-первых, совместный удар царизму, нанесенный двумя силами: всей буржуазной и помещичьей Россией со всеми ее бессознательными прихвостнями и со всеми ее сознательными руководителями в лице англо-французских послов и капиталистов, с одной стороны, и Советом рабочих депутатов, начавшим привлекать к себе солдатских и крестьянских депутатов, с другой»[55].

    Не скоро стали осознаваться истинные подоплеки произошедшего. Хотя в статье «Организация в приходах», опубликованной 15 октября 1917 года в «Олонецких епархиальных ведомостях», протоиерей Николай Чуков писал о том, что в большинстве приходов работа, начатая «революционной» весной, продвигается медленно. Отсутствие инициативы он объяснял многолетней привычкой духовенства, с одной стороны, беспрекословно подчиняться начальству и ждать его прямых указаний, а с другой, полной зависимостью от прихожан. Несколько позже, вспоминая этот момент, о. Н. Чуков писал: «...Мы большей частью пребывали в беззаботной уверенности, что революция добродушно пройдет мимо Церкви. От вопроса об отделении Церкви от государства мы думали отделаться как от назойливой мухи...»[56]

    За десять дней до Октябрьского переворота автор названной статьи, уже не питавший никаких «февральских» иллюзий, предупреждал о том, что стало для него очевидно: «Момент серьезный и даже грозный. Нельзя спокойно ждать, что все само собою устроится... Тут опасность грозна не одним пастырям, но и всем верующим... Православная вера не будет никем защищаема..., храмы будут имуществом государства и могут быть обращаемы для государственных надобностей в лазареты, казармы, склады, а то и театры... Закон Божий будет изгнан из школы, ...браки могут быть без церковного венчания, дети без крещения, люди могут быть без всякой веры...»[57]. Спустя несколько месяцев все его опасения полностью подтвердились, и это происходило на протяжении всего XX века.

Пасха Красная

    Самым значительным церковным результатом 1917 года можно считать то, что на Поместном Соборе Русской Православной Церкви на Патриарший престол был избран святитель Тихон (Беллавин). Это событие, явившееся залогом спасения Церкви в дальнейшем, произошло 5/18 ноября 1917 года.

    Революционные иллюзии духовенства стали рассеиваться очень скоро. «Если в марте подавляющее большинство населения испытывало эйфорию по поводу совершившегося переворота, то по мере “углубления” революции многие стали ее проклинать»[58].

    В 1918–1930-х годах продолжалась национализация церковных земель и зданий, ликвидация монастырей, изъятие мощей, гонения на духовенство. В Олонецкой епархии ярким примером преследования за веру Христову стало разорение в 1918 году великой северной святыни Александро-Свирского монастыря и расстрел настоятеля архимандрита Евгения и двух человек, находящихся с ним. Они стали первыми мучениками на Карельской земле.

    Осенью 1918 года духовенство было отстранено от совершения актов гражданского состояния. Тогда же за противодействие декрету СНК РСФСР о свободе совести, выразившееся в отказе передать государству Духовные учебные заведения, из Олонецкой епархии были высланы видные священнослужители Русской Православной Церкви: ректор, протоиерей Н. К. Чуков, председатель Совета Духовных училищ епархии священник П. В. Дмитриев, протоиереи Метелев, Дроздин, священники Звероловлев, Сперанцев и др. Северной Голгофой для русского духовенства стал Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), открытый в 1920-х годах на острове в Соловецком монастыре. Самым крупным в системе ГУЛАГа на территории Карелии был лагерь, сформировавшийся на базе строительства Беломоро-Балтийского канала в 1930–1933 годах[59].

    Советская власть пыталась использовать для дискредитации духовенства массовый голод 1921 года. В 1922 году, заявив о сопротивлении высших церковных иерархов изъятию церковных ценностей, власти начали судебные процессы против церковнослужителей. 4 августа 1922 года Карельская областная ЧК арестовала священников Александро-Невской церкви В. Т. Хазова, Г. И. Гумилева, а также членов приходского совета Святодуховского собора. Они обвинялись в контрреволюционной агитации, нелояльности к советской власти.

    После ареста Патриарха Тихона руководство церковной жизнью в России попытались взять в свои руки обновленцы, избравшие Высшее церковное управление. В Петрозаводске инициативная группа «Живой церкви» возникла в июне 1922 года. Ее возглавил настоятель Крестовоздвиженского собора протоиерей П. Дмитриев, он же стал уполномоченным ВЦУ. Канонический епископ Евфимий был отстранен от управления епархией, дважды подвергся аресту и был сослан в Надымский край. ВЦУ назначило новым «главой» епархии «архиепископа Вологодского» Александра (Надеждина), прибывшего в Петрозаводск весной 1923 года. Верующие разделились на два лагеря — тихоновцев и обновленцев. Горожане, поддерживающие Патриарха Тихона, сплотились вокруг Святодуховского кафедрального собора. В состав приходского совета собора входило более 40 мирян, 10 членов совета, по сведениям на конец 1924 года, были осуждены. В январе 1930 года постановление исполкома Петрозаводского совета назвало кафедральный собор «центром группировки враждебных трудящимся антисоветских элементов». 2 марта 1930 года в помещении закрытого кафедрального собора Святого Духа начала действовать общественная столовая на 5000 мест. В 1936 году здание собора было взорвано. 26 июля 1929 года была закрыта и передана под музей Александро-Невская церковь[60].

    В этих условиях активизировалась антицерковная кампания. Первые ячейки Союза воинствующих безбожников в Карелии возникли в г. Петрозаводске весной 1926 года. К началу 1930 года в Карелии насчитывалось 5327 членов СВБ. 1 февраля 1930 года было принято правительственное решение прекратить колокольный звон во всех деревнях Карелии, а все колокола передать в фонд индустриализации. Храмы закрывались под разными предлогами и без предлогов, священников ссылали в концлагеря. Часто осужденные внесудебными органами, тройками ОГПУ, представители духовного сословия, священники и монашествующие приговаривались к ВМН (высшей мере наказания) — расстрелу. Все они пострадали за Христа, приняв мученическую кончину, и предстоят теперь пред Господом в сонме новомучеников и исповедников Российских.

    К 1930 году из 594 храмов было закрыто 330, из 1724 часовен — 1708, из монастырей не осталось ни одного, из 1370 священников осталось только 200. К 1936 году по Карелии осталось только 100 церквей и 77 священно-
служителей[61].

    В 1937–1938 годах по стране прошла самая крутая волна массовых репрессий, в том числе против духовенства и верующих. В течение длительного времени история этой национальной трагедии была известна только в общих чертах и в намеренно искаженном виде. На словах провозгласив религию частным делом граждан, государство с самого начала выступило сильным и коварным врагом не только религии, но и всех своих граждан — верующих, и прежде всего священнослужителей. Зачастую принадлежность человека к духовному сословию являлась причиной ареста. Жизнь в тот период контролировалась инспекторами по наблюдению и негласными осведомителями НКВД. По любому доносу священнослужители подвергались аресту. Обвинение, как правило, предъявлялось по «политической» 58-й статье — в антисоветской агитации, контрреволюционной деятельности и прочее.

    «Репрессии в Карелии, — пишет известный исследователь этой темы И. Чухин, — проходили по общим планам Центра, на основе решений ЦК ВКП(б) и приказов НКВД СССР»[62]. Как и всем республикам и областям СССР, республике сверху был отпущен свой специальный «лимит», который было необходимо выполнить. И. Чухин приводит следующие цифры:
в 1937 г. «лимит» в общей сложности предполагал репрессировать 3700 человек (2800 — I категория, расстрел; 900 — II категория, лишение свободы).

    Огромные масштабы репрессий в Карелии явились следствием, по данным И. Чухина, двух агентурных разработок, заведенных районными отделениями НКВД еще в 1936 году. Эти разработки получили названия «Повстанцы» и «Диверсанты». Реализация первой началась в июне 1937 года. Все районные отделения НКВД включились в соревнование по борьбе с «повстанцами». В ходе этой операции было арестовано: священников, диаконов, монахов — 63 человека, «церковников» — 124 человека[63].

    Самым «передовым» в борьбе с «врагами народа» оказался Заонежский райотдел (РО) НКВД: на территории Заонежского района находилось максимальное, по сравнению с другими районами республики, количество духовенства и действующих храмов. Большинство священников, служивших в Заонежье, являлись выпускниками Олонецкой Духовной семинарии, в которой сохранялись лучшие традиции воспитания духовных пастырей, поэтому церковная община в этом районе была достаточно сильна. Это не могло остаться незамеченным местными органами НКВД.

    Аресты производились сотрудниками Заонежского (РО) НКВД без предъявления обвинительных материалов, лишь на основании справок местных сельсоветов[64]. Справки-характеристики на тех, кого планировалось арестовать, председатели сельсоветов писали под диктовку начальника райотдела милиции в его кабинете. Согласно установившейся практике арестованным не давали читать протоколы допросов. В них оперативными работниками дополнительно вносились недостоверные показания, «изобличавшие» обвиняемых, с признаниями собственной вины и именами «сообщников». Генеральным прокурором СССР А. Вышинским был сформулирован тезис о том, что признание обвиняемым своей вины является главным доказательством. Именно на этом — на «выбивании» признаний — строилось все «следствие» 1937 года. В работе с арестованными применялись избиения, угрозы, издевательства, допрос «стойка», непрерывный допрос, фальсификация материалов, «корректировки» протоколов и подлоги, широко использовались показания умственно отсталых людей[65].

    Расстрелы начались в конце октября и продолжались до марта 1938 года, но большинство заонежских священнослужителей погибло в ноябре-декабре 1937 года. Всего за шесть месяцев 1937 года в районе не осталось не только духовенства, но и многих верующих, членов церковных советов. С этим связано и относительно большое число арестованных в районе женщин. К духовной оппозиции властям была отнесена и большая группа учителей[66]. Одному Богу известно, через какие страдания им пришлось пройти, прежде чем завершился их земной путь.

    Массовые аресты, проходившие по всей Карелии, не могли не затронуть и петрозаводское духовенство. В столице республики к концу 1930-х годов осталось всего две действующие кладбищенские церкви. В одной из них, во имя св. вмц. Екатерины, служили тихоновцы, в другой, Крестовоздвиженской — обновленцы. Репрессии коснулись и тех, и других. Дело, заведенное на священнослужителей Екатерининской церкви, содержащее в числе прочих материалы на протоиерея Николая Богословского, дало в наше время основание к канонизации этого пастыря в сонме новомучеников и исповедников Российских. Только одному Богу ведомо, что пришлось пережить в условиях неволи и мучений отцу Николаю, которому к тому времени было уже шестьдесят два года. Но он не подписал ни одного из тех протоколов, в которых от него требовалось признать выдвинутые против него обвинения в «контрреволюционной деятельности». 2 ноября 1937 года тройка НКВД Карельской АССР приговорила отца Николая к расстрелу. Протоиерей Николай Богословский был расстрелян 4 ноября 1937 года, в день Казанской иконы Божией Матери[67]. 25 марта 2004 года на заседании Священного Синода под председательством Патриарха Московского и всея Руси Алексия II от Петрозаводской и Карельской епархии в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века был включен священномученик Николай.

    Невозможно было оценить последствия репрессий духовенства для епархии. Характеризуя ситуацию, И. Чухин приводит в своей книге выдержку из доклада наркома внутренних дел КАССР С. Т. Матузенко на XIV областной партконференции: «Сегодня на территории Карелии остался один поп, да и то только потому, что болен подагрой и не может ходить. Со всеми остальными попами дело покончено. (Смех в зале)»[68]. Такая политика государства привела к тому, что в 1940-х годах Олонецкая епархия перестала существовать как самоуправляющаяся: были разрушены или закрыты практически все храмы, уничтожено духовенство. С 1 сентября 1944 года Олонецкая епархия утратила свою самостоятельность и перешла в ведение Ленинградской и Новгородской митрополии, которая назначала благочинных для управления делами. Попытка церковного руководства (митрополита Ленинградского и Новгородского Григория (Чукова)) восстановить в Карелии самостоятельную епархию была предпринята только в 1947 году, однако не увенчалась успехом. В течение двух лет, в 1947–1949 годах, на Олонецкую кафедру назначались архиереи, но власти не допустили возрождения самостоятельной Олонецкой епархии. В результате с 1949 года епархия управлялась митрополитами Ленинградскими и Ладожскими, а восстановление ее самостоятельного статуса произошло только в 1990 году.

    «Последствия этих гонений, — по словам игумена Дамаскина (Орловского), — сказываются и по сию пору. Массовое уничтожение святителей, просвещенных и ревностных пастырей, подвижников благочестия понизило нравственный уровень общества, из народа была выбрана соль, что поставило его в угрожающее положение разложения...»[69].

    Однако, несмотря на проведение антицерковной государственной политики, на протяжении 1930-х годов власти вынуждены были констатировать, что население Карелии оставалось религиозным. Несмотря на гонения, сохранялось массовое посещение церквей в дни религиозных праздников, подтверждением чему служило соблюдение церковной обрядности, массовые прогулы на предприятиях, лесозаготовках и в колхозах в дни церковных праздников. Достаточно высоким был авторитет духовенства среди населения. Репрессии против православных священников, монахов и верующих продолжались вплоть до Великой Отечественной войны.

Возрождение

    Первые ростки нового отношения к Церкви связаны с подготовкой и празднованием 1000-летия Крещения Руси. Это событие отмечалось не только как религиозное, но и как знаменательная веха на многовековом пути развития отечественной истории, культуры и государственности. Оно способствовало принятию нового закона «О свободе вероисповеданий». Результатом принятия его стало рассмотрение заявления верующих и регистрации новых православных приходов в городах Костомукше, Кондопоге, Пудоже, Сегеже, Олонце, поселках Пряжа, Надвоицах и других.

    20 июля 1990 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II и Священный Синод Русской Православной Церкви приняли решение о создании самостоятельной Петрозаводской и Карельской епархии, которая с 1949 года находилась в подчинении Ленинградской митрополии. «Самостоятельность, — отметил Святейший, — будет способствовать духовно-нравственному воспитанию, укреплению семьи, честному отношению к труду, что всегда проповедовала и будет проповедовать Русская Православная Церковь»[70].

    Так, почти на век растянулись последствия «церковной революции». Возрождение Русской Православной Церкви, начавшееся в конце 80-х — начале 90-х годов, тоже не было гладким. В системе кризисов и стереотипов, когда государство надеялось на церковное послушание и подчинение себе Церкви, а Церковь предполагала установление с государством отношений, способствующих общественному благу, эти отношения оставались противоречивыми. Но никакие светские установки не могут исказить Промысел Божий, отвернуть от Христовой Церкви народ, почти сто лет находившийся под испытанием своей веры и пострадавший за нее. Отступников от веры по сравнению с исповедниками и мучениками было много-много меньше. Иначе не восстали бы из руин церкви и монастыри, не был бы разгромлен фашизм, не прекратились бы разделения внутри самой Православной Церкви. За этот век много было явлено свидетельств о Воскресении Христа и Святой Его Церкви.

    И это ли не доказательство Божиего промысла, Божией помощи и необходимости сбережения «христианского чувства истории». Как говорит А. С. Панарин, «Человеческие попытки заполучить запланированную историю, развивающуюся в заранее заданном направлении, тщетны в принципе, ибо человеческая история слишком серьезное дело, чтобы принадлежать человеку, — она принадлежит Богу. Если бы она безраздельно попала в руки человеческие, она давно бы уже закончилась»[71].

    История России не закончилась тогда, когда, казалось, к тому сложились все поводы и причины, когда был пленен «Удерживающий» — законный правитель России — Помазанник Божий Царь Николай II, и тьма беззакония объяла Православное Царство. Россию, которая во многом была виновата в том, что с ней случилось, милосердный Господь передал под Покров и попечительство извечной Заступницы — Богоматери, чудесно явившейся в день отрешения Императора от Престола в образе «Державной» иконы. Как сказал в день памяти явления иконы Божией Матери «Державная» Святейший Патриарх Кирилл: «Ушел Царь, но Сама Богородица возглавила страну, и Покров Божией Матери не снимается с нашего Отечества». Так что самым важным юбилеем 2017-го из всех следует считать 100-летие восшествия на русской Престол Богоматери Державной, которое чудесным образом состоялось в страшный и освященный Божией благодатью день 2 (15 по н. ст.) марта 1917 года.

    Как сказал на Всемирном Русском Народном Соборе 2016 года выдающийся современный писатель Владимир Николаевич Крупин, «не будь этого явления, Россия бы тогда погибла: она не может существовать, если над ней нет спасающей защиты сил небесных. Те жертвы, та кровь, которые были вызваны вмешательством в русскую жизнь идей европейского безбожия, вызвали к жизни русское православное сопротивление. Такого поклонения православных иконе Божией Матери не было от века. И не будет потом до похорон священномученика Патриарха Тихона. Было народное предчувствие близкой грядущей катастрофы».

    Катастрофа произошла, но Русь-Россия не погибла. Сегодня Церковь возрождается, и истории не видно конца. Происходят не поддающиеся рациональному объяснению события, как, например, возрождение храма Христа Спасителя в Москве, восстановление древнего Владимирского собора в Херсонесе — первой русской купели. А возвращение Крыма! Велики заслуги в том наших властей и простых людей, но, очевидно, не без Божией помощи Крым, словно голубь небесный, плавно спускающийся с небес, приник к матушке России, не окропив ее неоправданной кровью.

    Наверное, потому Господь являет нам во укрепление эти чудеса и знамения именно сейчас, что встают перед современной Россией и ее Церковью новые, зловещие, неизвестные ранее вызовы. Например, — «соблазн интеграцией», втягивание России в систему «европейских ценностей» с требованием отказа от собственных традиционных устоев, от своей тысячелетней Церкви. «Требуют отказа от привычного статуса центра всего Православного мира — соседние автокефалии должны быть предоставлены самим себе, точнее, мощным иноземным и иноверческим влияниям. Требуют либеральной терпимости и диалогу с другими конфессиями — без предварительных условий, с “чистого листа”. Иными словами, требуют идейного разоружения, отказа от принципов в духе установок “открытого общества”», для которого понятие принципов, как и понятие границ, является чем-то предосудительным. Ну, а самое главное — требуют стереть все черты катакомбной церкви бедных и униженных с ее специфическим мироощущением и языком, обращенным к тем, кто не преуспел, кто по установившимся правилам игры в принципе не способен выиграть и потому чувствует и мыслит не прагматически, а в духе таинственного “другого измерения”»[72].

    Но можно ли винить во всем только внешние силы? Не надо ли спросить себя, а сохранилось ли в нас это чувство «другого измерения», или, проще, дух Святая Русь, с ее истинной свободой — свободой во Христе, свободой от страстей и пристрастий, от ненависти и злобы, от безбожия и лени? Сохранилась ли в нас способность «различенья духов», вдохновение духовного творчества, милосердие и патриотизм? Без осознания этого мы не можем сказать, что «революция» побеждена окончательно.

[1]http://www.kremlin.ru/events/president/news/53379.

[2]Бузина Олесь. Расстрелянная правда / сост. А. А. Бобров. М.: Алгоритм, 2015. С. 279.

[3] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя И. Д. Жевахова. М.: Родник, 1993. Т. 1. С. 284.

[4] Там же. С. 286.

[5] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя И. Д. Жевахова. М.: Родник, 1993. Т. 1. С. 295.

[6] Там же. С. 297.

[7] Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя И. Д. Жевахова. М.: Родник, 1993. Т. 1. С. 300–301.

[8] Там же. С. 307.

[9] Там же. С. 327.

[10] Соколов А. В. Государство и Православная Церковь в России, февраль 1917 — январь 1918 гг.: дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2015. С. 133–135.

[11] Соколов А. В. Государство и Православная Церковь в России, февраль 1917 — январь 1918 гг.: дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2015. С. 146–147.

[12] Панарин А. С. Православная цивилизация. СПб., 2014. С. 240.

[13] Соколов А. В. Государство и Православная Церковь в России, февраль 1917 — январь 1918 гг.: дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена,. 2015. С. 108.

[14] Соколов А. В. Государство и Православная Церковь в России, февраль 1917 — январь 1918 гг.: дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2015. С. 119–120.

[15] Бузина Олесь. Расстрелянная правда / сост. А. А. Бобров. М.: Алгоритм, 2015. С. 277–278.

[16] Мультатули П. Николай II не отрекался от престола. Знаменитый манифест — фальшивка века? http://www.aif.ru/society/history/14475. 24.02.16.23-35.

[17] Троицкий П. Русская Церковь в Февральской революции. http://www.zlev.ru/167/167_16.htm.

[18] Перевезенцев С. В. В поисках нового консерватизма. // Родная Ладога. № 4 2016 г. СПб. Издательский дом «Родная Ладога». С. 47.

[19] Цит. по Экономцев Иоанн, игумен. Православие. Византия. Россия. М.: Христианская литература, 1992. С. 160.

[20] Соколов А. В. Государство и Православная Церковь в России, февраль 1917 — январь 1918 гг.: дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2015. С. 236.

[21] Троицкий П. Русская Церковь в Февральской революции. http://www.zlev.ru/167/167_16.htm.

[22] Соболев Серафим, архиепископ. Об истинном монархическом миросозерцании. СПб., 1994. С. 40, 42.

[23] Шубинский В. И. Азеф. М.: Молодая гвардия, 2016. С. 252–253.

[24] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви / сост., авт. предисл. и коммент. М. А. Бабкин. М.: Индрик, 2008.

[25] См. подробнее: Всеподданнейший доклад обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода по ведомству православного исповедания за 1911–1912 гг. СПб., 1913. С. 153–157.

[26] Бабкин М. А. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году. Ч 1. 23 июня 2012 г. http://relig-articles.livejournal.com/52064.html.

[27] Необычные для нашего времени речи // Московские церковные ведомости. 1906. № 31. 6 августа. С. 313.

[28] Белоногова Ю. И. Приходское духовенство Московской епархии и крестьянский мир в начале XX века. М.: Изд-во ПСТГУ, 2010. С. 151.

[29] Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге–Петрограде: История в материалах и документах: 1907–1917: в 3 т. / Московско-Петербургский Философский Клуб; Федеральное архивное агентство; Российский государственный архив литературы и искусства; Библиотека — фонд «Русское Зарубежье» / сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. О. Т. Ермишина, О. А. Коростелева, Л. В. Хачатурян и др. Т. 3: 1914–1917. М.: Русский путь, 2009. С. 258–259.

[30] Комиссия по реформе прихода, работавшая накануне революции, вынуждена была констатировать катастрофическое положение рядового духовенства и низших церковнослужителей. В среде последних в годы войны были зафиксированы даже случаи голодной смерти. См. подробнее: Материалы заседаний комиссии по реформе прихода // РГИА. Ф. 799. Оп. 31. Д. 3.

[31] Чухин И. Карелия-37: идеология и практика террора // Поминальные списки Карелии. 1937–1938. Петрозаводск, 2002. С. 40.

[32] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви / сост., авт. предисл. и коммент. М. А. Бабкин. М.: Индрик, 2008. С. 188.

[33] Журналы Чрезвычайного съезда духовенства и мирян Олонецкой епархии.17–25 июня 1917 г. // Олонецкиеепарх. ведомости. Петрозаводск, 1917. Приложение к № 16. Офиц. отдел. С. 23–24.

[34] Рогозный П. Г. «Церковная революция»: март-август 1917 года // Материалы Международной научной конференции «1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона». М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2008. С. 58.

[35] Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви / сост., авт. предисл. и коммент. М. А. Бабкин. М.: Индрик, 2008. С. 284.

[36] Журналы Чрезвычайного съезда духовенства и мирян Олонецкой епархии.17–25 июня 1917 г. // Олонецкиеепарх. ведомости. Петрозаводск, 1917. Приложение к № 16. Офиц. отдел. С. 14.

[37] Очерки истории Карельской партийной организации КПСС. Петрозаводск, 1974. С. 35, 51.

[38] Митрофанов А. М. Записки старого петрозаводчанина. Петрозаводск, 1987. С. 74.

[39] Крылов В. Первые дни революции в Петрозаводске // Известия Общества Изучения Олонецкой губернии. 1917. Т. 9, № 1–3. С. 22–23.

[40] Известия Комитета общественной безопасности. 1917 г., 17 марта, № 2.

[41] Гимн «Коль славен наш Господь в Сионе» часто исполнялся в общественных местах и на собраниях, как духовное песнопение: во время молитвы в войсках, на крестных ходах, в моменты военных церемоний, при погребении старших офицеров.

[42] Крылов В. Первые дни революции в Петрозаводске // Известия Общества Изучения Олонецкой губернии. 1917 г. Т. 9. № 1–3. С. 33–34.

[43] Манифестация // Известия Комитета общественной безопасности. 1917 г., 31 марта, № 13.

[44] Известия Комитета общественной безопасности. 1917 г., 28 марта, № 10.

[45] Известия Комитета общественной безопасности. 1917 г., 19 марта, № 4; Гимн свободе // Известия Комитета общественной безопасности. 1917 г., 29 апреля, № 35.

[46] Рогозный П. Г. «Церковная революция»: март-август 1917 года // Материалы Международной научной конференции «1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона». М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2008. С. 56.

[47] Там же.

[48] Шмеман Александр, протоиерей. Исторический путь Православия. М., 1993. С. 382.

[49] Гайда Ф. А. Русская политическая общественность последних лет Империи о вере и Церкви // Материалы Международной научной конференции «1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона». М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2008. С. 18.

[50] Меньшиков М. О. Предвыборная тревога // Новое время. 1912. 13 сентября.

[51] Гайда Ф. А. Русская политическая общественность последних лет Империи о вере и Церкви // Материалы Международной научной конференции «1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона». М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2008. С. 19.

[52] Непорочное сближение // Голос Москвы. 1910. 17 июня.

[53] Соколов В. П. Природа в Церкви и ее судьба в истории // Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге–Петрограде: История в материалах и документах: 1907–1917: в 3 т. / Московско-Петербургский Философский Клуб; Федеральное архивное агентство; Российский государственный архив литературы и искусства; Библиотека — фонд «Русское Зарубежье» / сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. О. Т. Ермишина, О. А. Коростелева, Л. В. Хачатурян и др. Т. 3: 1914–1917. М.: Русский путь, 2009. С. 260.

[54] См. подробнее: Стариков Н. В. Кто и зачем убил Распутина? // http://lit.md/files/nstarikov/1917_razgadka_russkoj_revolyucii.pdf.

[55] Ленин В. И. Письма из далека. 1917. ПСС. Т. 31. С. 12–14.

[56] Чуков Н. К., прот. Отделение Церкви от государства // Олонецкие епархиальные ведомости. 1917. № 3/4. 1–15 февраля. С. 19.

[57] Чуков Н., прот. Организация в приходах // Олонецкие епархиальные ведомости. 1917. № 22. 15 октября. С. 427–429.

[58] Рогозный П. Г. «Церковная революция»: март-август 1917 года // Материалы Международной научной конференции «1917-й: Церковь и судьбы России. К 90-летию Поместного Собора и избрания Патриарха Тихона». М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2008. С. 61.

[59] Сорокина Т. В. О деятельности комиссии по сбору материалов к прославлению подвижников Петрозаводской и Карельской епархии // Православие в Карелии: Материалы 2-й Международной научной конференции, посвященной 775-летию крещения карелов / отв. ред. В. М. Пивоев. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2003. С. 422.

[60] См.: Филимончик С. Н. Горожане и Церковь в Карелии в 1920-е гг. // Православие в Карелии: Материалы 2-й Международной научной конференции, посвященной 775-летию крещения карелов / отв. ред. В. М. Пивоев. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2003. С. 440–442.

[61] Материалы об Олонецкой епархии в годы репрессий конец 1920-х — 1930-е годы подготовлены на основе данных из книг: Детчуев Б. Ф., Макуров В. Г. Государственно-церковные отношения Карелии 1917–1990 гг. Петрозаводск, 1999; Их называли КР: Репрессии в Карелии 20–30-х годов / сост. А. М. Цыганков. Петрозаводск, 1992; Чухин И. Карелия-37: Идеология и практика террора. Петрозаводск, 1999.

[62] Чухин И. Карелия-37: идеология и практика террора // Поминальные списки Карелии. 1937–1938. Петрозаводск, 2002. С. 36.

[63] Там же. С. 40.

[64] Чухин И. Указ. соч. С. 30, 57; Архив УФСБ по РК, фонд уголовных дел. Д. П-5455. Т. 1. Л. 204.

[65] Чухин И. Указ. соч. С. 16, 48, 51; Архив УФСБ по РК, фонд уголовных дел. Д. П-5455. Т. 1. Л. 204.

[66] Чухин И. Указ. соч. С. 95.

[67] Архив УФСБ по РК, фонд уголовных дел. Д. П-3708. Л. 60, 61.

[68] Чухин И. Указ. соч. С. 40.

[69] Дамаскин Орловский, игумен. История Русской Православной Церкви в документах Архива Президента Российской Федерации // 2000-летию Рождества Христова посвящается: Специальный выпуск «Вестника архивиста». М., 2001. С. 97.

[70] Степанова Э. Д. Очерки Православия в Карелии / авт.-сост. Э. Д. Степанова; Федерал. Агентство по образованию, Мин-во культуры и по связям с обществ. РК, ГОУВПО «КГПУ». Петрозаводск: Изд-во КГПУ, 2008. С. 204.

[71] Панарин А. С. Православная цивилизация. СПб., 2014. С. 238.

[72] Панарин А. С. Православная цивилизация. СПб., 2014. С. 169.